* * *
Дух древности был пуст и груб.
Он видел в таинстве страданья
Лишь ужас — бездыханный труп,
Иль изумленье без сознанья.
Искусство, что всего полней
Весь мир античный отразило,
В двух образах, двух матерей,
Пределы скорби воплотило.
Вот Троя гибнет, в страшный час,
И видит смерть детей Гекуба...
Что ж? факел мысли в ней погас,
Она бежит и лает грубо.
Бежит по берегу, слюной
Обрызгивая пену моря,
Мохнатой, яростной, слепой,
Собакой ставшая от горя!
Вот стрелы мечет Аполлон,
И дети никнут, каменея...
Сдавив в устах последний стон,
Глядит бессильно Ниобея.
Глядит, вперив недвижный взор,
С безумным жестом каменеет...
И меж камней она, с тех пор,
Обломком мраморным коснеет.
Дух христианства — он велик:
Страдая, он страдает строго,
Он мыслит, подавляя крик,
И вновь идет своей дорогой.
Он на Голгофе мог стоять,
В слезах, но без тоски звериной,
Равно и там стояла Мать,
Но что за Мать! какого Сына!
Причастница Его страстей
И жертвы, целый мир спасавшей,
Она смягчала их Своей
Душой, безмерно сострадавшей.
И так как дети Ей — все мы,
То из груди Ее пронзенной
На этот мир скорбей и тьмы
Любви струится ток бессонный.
И в день, что небо в высоте
Разверзнет с края и до края, —
Кто верить смел и мог, все те
(Все — одного лишь исключая)
К блаженной жизни в небесах,
К Сиону, в горние селенья,
Взнесутся тихо на крылах
Ее блаженного Успенья.
Перевод Валерия Брюсова