Поль Верлен — Paul Verlaine

Меню

Поль Верлен — Paul Verlaine

© Verlaine.ru; @контакт.



ru
fr


Биография Поля Верлена, статьи и стихи о нем

Поль Клодель
«Верлен»

I. Слабый Верлен

Ребенок слишком большой и взрослеющий трудно, и полный угроз и загадок,
Бродяга, с размашистым шагом, Рембо, что пускается в путь, порождая везде беспорядок,
Покуда свой ад не отыщет — такой совершенный, какой еще может земля даровать,
С палящим солнцем в лицо и с извечным приказом молчать.
Вот он появился впервые среди литераторов этих ужасных, в кафе, где царила беспечность,
Пришел, ничего не имея сказать, не считая того, что им найдена Вечность,
Ничего не имея сказать, не считая того, что мир наш — не тот.
Лишъ один человек — среди смеха, и дыма, и кружек, и этих моноклей и спутанных грязных бород, —
Лишь один взглянул на ребенка и понял, кто перед ним,
Он взглянул на Рембо — и все кончено было отныне: растаял, как дым,
Современный Парнас и с ним вместе лавочка эта,
Где, как валики для музыкальных шкатулок, изготовляют сонеты.
Вce разбито, все стало ничем — ни любимой жены, ни прежних объятий,
Только б вслед за ребенком этим идти… Что сказал он в угаре мечты и проклятий?
Наполовину понятно, что он говорит, но достаточно и половины.
Вдаль глаза его синие смотрят, и если беду навлекают, то в этом они неповинны.
Слабый Верден! Оставайся отныне один, ибо дальше не мог ты идти.
Уезжает Рембо, не увидишь его никогда, и в углу твоем можно найти
Только то, что осталось теперь от тебя — нечто полубезумное, правопорядку грозящее даже,
И бельгийцы, собрав это нечто, в тюрьме его держат, под стражей.
Он один. Он лишился всех прав и душой погрузился во мрак.
От жены получил он решенье суда: расторгается брак.
Спета Добрая Песня, разрушено скромное счастье его.
На расстоянии метра от глаз, кроме голой стены, — ничего.
Мир, откуда он изгнан, — снаружи. А здесь только тело Поля Верлена,
Только рана и жажда чего-то, что не ведает боли и тлена.
Так мало оконце вверху, что и свет в нем душу томит.
Неподвижно весь день он сидит и на стену глядит.
Место, где он теперь заключен, от опасности служит защитой,
Это замок, который на муки любые рассчитан,
Он пропитан весь кровью и болью, как Вероники одежды...
И тогда наконец этот образ рождается, это лицо, словно проблеск надежды,
Возникает из глуби времен, эти губы, которые не говорят,
И глаза эти, что погружают в тебя свой задумчивый взгляд,
Человек этот странный, который становится господом-богом,
Иисус, еще более тайный, чем стыд, и поведавший сердцу о многом.
Если ты попытался забыть договор, что тогда заключил,
О несчастный Верлен, как же ты не умел рассчитать своих сил!
Где искусство — добиться почета со всеми своими грехами?
Их как будто и нет, если скрыть их сумели мы сами.
Где искусство — по мерке житейской, как воск, Евангелье мять?
Грубиян безобразный, ну где тебе это понять!
Ненасытный! Немного вина в твоем было стакане, но густ был осадок на дне,
Тонкий слой алкоголя — и сахар поддельный в вине,
Было сладости мало — но желчи хватало вполне.
О, как винная лавка редка по сравненью с больничной палатой!
И как редок печальный разгул по сравненью с твоей нищетою проклятой!
Двадцать лет в Латинском квартале была она так велика, что скандалом казалась скорей.
Нет земли и отсутствует небо, — ни бога нет, ни людей!
И так до конца, покуда тебе не позволено будет с последним дыханьем
Погрузиться во тьму, повстречаться со смертью согласно с твоим пожеланьем:
У проститутки в каморке, прижавшись лицом к половице,
В наготе своей полной, подобно ребенку, когда он родится.

II. Неисправимый

Он был матросом, не взятым на борт корабля и внушающим местным властям спасенье.
В кармане его — табака на два су, билет до Парижа, бельгийская справка из мест заключенья.
Теперь он моряк сухопутный, бродяга, чей путь километров лишен.
Адрес — не установлен, профессии — нет. «Поль Верлен, литератор…» Известно, что он
В самом деле стихи сочиняет: но Франс к ним суров, и потом вслед за ним повторяли:
«По-французски пишут затем, чтобы вас понимали».
И, однако, настолько забавен чудак, что однажды его описал он в романе своем.
Для студентов же этот чудак — знаменитость, его иногда угощают вином.
Но вот то, что он пишет, читать невозможно без раздраженья:
Он нередко размер нарушает, слова у него не имеют значенья.
Не для него литературные премии, не для него благосклонной критики взгляд.
Разве можно любителя этого ставить с профессионалами в ряд?
Каждый лезет с советами… Сам виноват, если с голоду он умирает.
Мистификатор несчастный, он в сети свои никого не поймает.
Деньги? На профессуру их тратят немало… А тут, как на грех,
Много этих господ, что читать о нем лекции будут потом, наградят орденами их всех.
Человек этот нам неизвестен, мы не знаем, кто он такой.
Старый лысый Сократ недоволен, ворчит он, тряся бородой;
Потому что полфранка стоит абсент, а ему, чтоб напиться, надо вчетверо больше платить.
Но ведь пьяным быть лучше, чем на любого из нас походить.
Потому что отравлено сердце его с той поры, как его погубил
Голос женщины, или ребенка, или, может быть, ангела, что с ним в раю говорил.
Пусть Катюль Мендес будет в славе, а Сюлли Прюдом — великим поэтом,
Отказался он от диплома из меди и не жалеет об этом.
Пусть другие оставят себе удовольствия и добродетели, женшин, сигары, почет и дела.
С безразличьем татарским в каморке валяться он будет в чем мать родила.
Всех торговцев вином он по имени знает, он в лазарете — как дома.
Но умереть — это лучше, чем походить на сограждан знакомых.
Так восславим все вместе Верлена, теперь, когда нет уж его.
То, чего не хватало ему и что было дороже всего,
Мы ему в состоянии дать, ибо все мы теперь стихи понимаем его, распевают их наши девицы,
И композиторов наших великих аккомпанемент за их пеньем струится.
А человек этот старый отправился в путь, он взошел на корабль, приплывший из тьмы
И у черных причалов его ожидавший, хотя ничего не заметили мы,
Ничего, кроме паруса, что раздувался и хлопал, и мощной кормы, за которой вскипала шумная пена.
Ничего, кроме голоса женщины, или ребенка, или, может быть, ангела, звавшего тихо Верлена.


1925

Перевод Михаила Кудинова